Блог

09 окт 2010

Загадки Набокова

Рассуждения по поводу эссе В.Набокова о сочинении Ф.Кафки

В гениальном, душераздирающем рассказе Франца Кафки «Превращение» есть такой фрагмент: «А сестра играла так хорошо! Ее лицо склонилось набок, внимательно и печально следовал ее взгляд за нотными знаками. Грегор прополз еще немного вперед и прижался головой к полу, чтобы получить возможность встретиться с ней глазами. Был ли он животным, если музыка так волновала его? Ему казалось, что перед ним открывается путь к желанной, неведомой пище. Он был полон решимости пробраться к сестре и, дернув ее за юбку, дать ей понять, чтобы она прошла со своей скрипкой в его комнату, ибо здесь никто не оценит ее игры так, как оценит эту игру он. Он решил не выпускать больше сестру из своей комнаты, по крайней мере до тех пор, покуда он жив; пусть ужасная его внешность сослужит ему наконец службу; ему хотелось, появляясь у всех дверей своей комнаты одновременно, шипением отпугивать всякого, кто подступится к ним; но сестра должна остаться у него не по принуждению, а добровольно; пусть она сядет рядом с ним на диван и склонит к нему ухо, и тогда он поведает ей, что был твердо намерен определить ее в консерваторию и что об этом, не случись такого несчастья, он еще в прошлое рождество — ведь рождество, наверно, уже прошло? — всем заявил бы, не боясь ничьих и никаких возражений. После этих слов сестра, растрогавшись, заплакала бы, а Грегор поднялся бы к ее плечу и поцеловал бы ее в шею, которую она, как поступила на службу, не закрывала ни воротниками, ни лентами».

Вот как комментирует этот эпизод в своем эссе Владимир Набоков, кстати говоря, замечательный исследователь, тонко чувствующий каждый намек, каждую деталь. «Не желая обидеть любителей музыки, замечу, тем не менее, что в общем плане, с потребительской точки зрения, музыка является более примитивным, более животным (выделено мною. А.Т.) видом искусства, чем литература и живопись. Я беру музыку в целом — не в плане личного творчества, воображения, сочинительства, а в плане ее воздействия на рядового слушателя. Великий композитор, великий писатель, великий художник — братья. Но я считаю, что воздействие, которое оказывает на слушателя музыка в общедоступной и примитивной форме, — это воздействие более низкого порядка, чем то, которое оказывает средняя (так у автора. А.Т.) книга или картина. Прежде всего, я имею в виду успокаивающее, убаюкивающее, отупляющее действие музыки на некоторых людей — музыки в записи и по радио. У Кафки в рассказе просто пиликает на скрипке девушка — это соответствует сегодняшней музыке, консервированной или эфирной. Кафка относился к музыке так (кстати, откуда бы Набокову знать, как относился к музыке Кафка? А.Т.), как я только что описал: он чувствовал в ней нечто животное, одурманивающее. Это отношение надо иметь в виду при интерпретации фразы, неверно понятой многими переводчиками. Сказано в ней буквально следующее: «Был ли Грегор животным, если музыка так волновала его?» То есть в бытность свою человеком он ее не очень любил, а теперь, став жуком, не может перед ней устоять: «Ему казалось, что перед ним открывается путь к желанной неведомой пище».

Набоков ошибается: музыка, в плане потребительском, отнюдь не более потребительна, чем проза и, тем более, изобразительное искусство, которое изначально служило именно потребительским целям.

Дальше Набоков рассуждает о братстве художников; более нелепых вещей я в жизни не читал! Называть Малевича братом его современников по возрасту и по времени создания обоссанного Черного квадрата, 1915 год (а больше никто о нем ничего и не знает!), это значит опорочить память таких гениев, как великий Скрябин (умерший в 15 году), как Рахманинов (к этому времени сочинивший три фортепианных концерта и Вторую сонату), как Альбан Берг («Воццек», приблизительно 15-20 годы)... Называть большевистского проститута братом этих гигантов! - до этого нужно додуматься....

Далее я процитирую Набокова еще раз: «...Прежде всего я имею в виду успокаивающее, убаюкивающее, отупляющее действие музыки на некоторых людей — музыки в записи и по радио. У Кафки в рассказе просто пиликает на скрипке девушка — это соответствует сегодняшней музыке, консервированной или эфирной». Какой музыки? Какую музыку имеет ввиду Набоков? Если, например, Набоков имеет ввиду музыку, сочиненную до 24 года (смерть Кафки) — то к этому времени была написана самая великая музыка, которая только существует на земле. Называть аморфной музыку Баха, Малера, Брамса и Брукнера мог только бестолковый неуч и тупица. В этих суждениях — беда Набокова!

Мне трудно сказать, в чем исследователь обвиняет переводчиков, в ошибке какого типа, но и согласиться с ним, в данном случае, также действительно трудно. Авторский контекст совершенно определенно указывает на то, что Грегор, главный персонаж рассказа, превратившийся в насекомое, утрачивая человеческие черты, все более приобретает черты духовные — те, которые у него как раз и отсутствовали до превращения. Сам Владимир Набоков это подтверждает:

«Превращение в жука, исказившее, изуродовавшее его тело, кажется, еще ярче высветило его человеческую прелесть. Его крайнее бескорыстие, постоянная забота о нуждах родственников на фоне ужасного несчастья выступают особенно рельефно. Мастерство Кафки проявляется в том, как он накапливает, с одной стороны, энтомологические черты Грегора, все печальные подробности облика насекомого, а с другой — прозрачно и живо раскрывает перед читателем его нежную, тонкую человеческую душу».

Нужно сказать, что Набоков здесь абсолютно прав; но почему же тогда он, столь унизительно трактуя феномен музыкального искусства, заставляет нас поверить в это и нас, и ради этого, идет даже на то, чтобы исказить авторскую мысль (а больше этого греха ничего нет в искусстве!), т.е. занимается гнусным делом, подлогом?

Скорее всего, Владимир Дмитриевич не понимал, не воспринимал искусства музыки; этого ему было не дано. Его размышления по этому поводу еще более тяжелы оттого, что музыкальное искусство он ставит ниже искусства изобразительного! что представляет собой настоящий нонсенс. Ведь даже великий Пушкин говорил:

...Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает.

Рассуждая о поставленной проблеме, — а она очень, очень серьезна! — нужно заметить, что, с позиций художественного мышления, свойственного искусству высших сфер, не следует ставить впереди музыки не только искусство изобразительное, но даже и прозу! Я бы, например, и прозе отказал в возможности называться искусством. И с большой радостью позову себе на помощь Пушкина, который как-то написал: «Если бы не нужда, я бы ради прозы не обмакнул перо в чернилы». (Цитировано по памяти. — А.Т.)

Высшими искусствами считаются, и всегда считались, поэзия и музыка (что, Набокову это было неизвестно?!), и неизвестно еще, что из них значительнее! (Вспомним еще раз философему о музыке и любви поэта — подчеркнем это! — Пушкина.)

Искусство изобразительное изначально выполняло только свои утилитарные функции и ничего больше, но, как и всякая творческая деятельность человека, с течением времени наполнялась духовным содержанием и становилось искусством духовным. Часто этот процесс проходил и скрытно, и параллельно. Это очевидно на примере великого Гойи! Выполняя утилитарные задачи — заказы на портреты монархов, — он продолжал работать и над своим великим искусством, которое, кстати говоря, никаким монархам было не нужно.

Происходит это и в наше время, — но только с искусством для масс (ибо в мире давным-давно установилась так называемая демократия!): многие артисты, начинавшие с работ, сделанных исключительно для пипла, со временем начинали выражать в своем искусстве — для того же самого пипла — более высокие духовные идеи и идеалы, и, нужно понять, их искусство более демократическим от этого не становилось. Таково, например, творчество Джона Леннона, Фредди Меркьюри и многих, слава Богу! многих десятков других.

Никак, я повторяю, никак искусство изобразительное не может быть выше литературного: у них разные средства, требующие разного осмысления и, что более важно! разного дара, вернее, другой степени этого дара. Это подтверждается и тем неопровержимым обстоятельством, что художник в состоянии писать один портрет в день, а поэт, настоящий поэт, — нет! Ни у кого из великих поэтов не получалось одно стихотворение в день! Неудивительно, что Набоков пытается сгладить «шероховатости» в своих сентенциях по этому поводу, — он очевидно «плавает» в этом вопросе.

Набоков, вольно или невольно, перевирает, искажает вещи, понятия и завоевания человеческого духа, проверенные временем... Так зачем это ему понадобилось?

Меня в этой «полемике» с Набоковым интересует только один момент; мне вовсе неинтересно, какое из искусств, по его мнению, выше; в конце концов, это, во-первых, и так всем давно уже ясно, а во-вторых, каждый может считать так, как ему самому нравится. И на здоровье! Меня интересует нежелание Набокова сознаться в том, что и ему что-то бывает непонятно, и — его попытки, в связи с тем, исказить правду, привлекая, в качестве «адвокатов», умерших авторов. Это подло.

Я поражаюсь этому «превращению» — как, иногда, гениально одаренный человек в одну минуту превращается — на евангельском языке — в «кимвал звенящий», на современном русском — в пустого болвана.

Заметно и другое, для нас нечто более важное. Набоков страдает от того, что не принадлежит к «касте» представителей высокого искусства, т.е., повторюсь, поэтов и композиторов. Он прекрасно понимает: он всего лишь прозаик, собирающий по выходным бабочек, – истинно «модернистское» занятие. Психологически, его поведение мотивировано: чтобы поднять «свой» рейтинг – он унижает представителей высших искусств. Зря он откровенничал на эту тему: не напиши он этого, люди думали бы о нем лучше.

И, конечно же: никто с ним брататься не собирается.


 

Комментарии

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Войти.