Почему русские актеры так бедны в образах своих персонажей? Ответ: система Станиславского. Советской стране нужен был очередной миф, – на этот раз – о советском театре. Этим мифом в советском театре должна была стать система Станиславского.
Ужасная ирония, я должен сказать. Потому что сам Станиславский вовсе не был мудрым, прозорливым человеком, – таким, каким его знают по его старческому портрету. Человеком он был ограниченным, – разве не видно этого по стилю его изложения? – не чувствующим нервной пульсации современного искусства, современного ему (!) искусства.
Удивительно, как благодушна была к нему судьба, «преподнося ему на блюдечке» встречи с великими, истинно великими современниками. Ведь судьба дает человеку только один шанс! Но... Станиславскому плевать на это. Он не замечает своих случайных встреч с великими. Почему? Он отказывается видеть в них великих. Самомнение этого человека было столь гипертрофировано, что видеть великих он просто не мог: «зачем мне великие, если велик я сам?!»
Напрасно связывают имя Антона Чехова с МХАТом. Это несправедливо. Антона Чехова во МХАТЕ начала ХХ века не понимали — нужно честно это признать. Не понимали, начиная с «Чайки» и заканчивая «Вишневым садом». «Чайка» провалилась ведь не только потому, что выражала современность — еще и не в очень красивом ракурсе. «Чайка» провалилась еще и потому, что ее не понимали актеры (а забегая вперед, скажем, что понять они ее в свое время и не могли!), в том числе и Станиславский, который не смог (!) поднять роль Лопахина, и режиссеры-постановщики. Следовательно, самовольно накалякать чайку на своем занавесе — это по крайней мере бесстыдно по отношению к автору «Чайки».
Также как и «Чайка» был не понят театром МХАТ «Вишневый сад». Достаточно прочесть чуть ли не последнее письмо Антона Чехова. В нем он пишет: «Я не сомневаюсь, что ни Станиславский, ни Немирович ни разу не прочли моей пьесы внимательно» (цитируется по памяти, А.Т.). Комментарии излишни, как говорят.
Ну а что же судьба? Судьба отвернулась от него, неразумного, безмолвно напоминая сентенцию о пресловутом «бисере и свиньях?» Да ничего подобного! Судьба подарила ему встречу с Александром Блоком.
Станиславский искренне не понимал Блока. Он его измучил. Своим общением, своим надуманным занудством, своей вымышленной самим собой способностью видеть и чувствовать глубину в чужих сочинений. (Он же к этому времени уже сделал себе, на пару с Немировичем, имя как первый и самый глубокий интерпретатор пьес Чехова!) Своей неспособностью, в конце концов, принять решение в качестве театрального менеджера (он и на это был неспособен!). Переписка Блока со Станиславским — хрестоматийный пример непонимания художника его окружающими ничтожествами в лице актеров и режиссеров. Диву даешься, читая их письма: как-будто говорят на разных языках! Порой за Станиславского бывает стыдно. За его язык, за его кривляния, за его псевдообразованность и, хуже, псевдоинтеллигентность.
Казалось бы, ну вот теперь судьба, наконец, отвернется от него! Нет. Созрел миф. Станиславский стал «живой легендой». Легендарный Станиславский нужен был молодому сталинскому обществу. Как человек дурного прошлого, но мудрого, и потому сделавший правильный выбор. Судьба, словно не замечая тупизны, говоря современным языком, Саниславского, дает ему еще один шанс! В лице Михаила Булгакова.
Какой бы комплиментарной ни казалась их переписка, читателей не обмануть! Станиславский не понимает, Станиславский лукавит. Так, как он двадцатилетием раньше лукавил с Блоком. Пьес Булгакова Станиславский не понял, что, в общем, не удивительно! — точно также, как не понял пьес Блока, и еще раньше — пьес Чехова.
Однако нельзя не заметить, что в переписке Станиславского с Михаилом Булгаковым появилось нечто новое. Трусость. К известным порокам Станиславского примешалась трусость, обыкновенная человеческая трусость. Станиславский уже стар, он боится. Он, в конце концов, обслуживает сталинское общество, а не Булгакова. Да и зачем ему Булгаков, лирик и бунтарь одновременно! Уже возражающий обществу, уже вступивший с ним в конфликт. Возможно все можно было бы простить Станиславскому, но трусость по отношению к художнику простить нельзя. Трусость мерзка. Трусость, носитель которой пытается закрасить ее какими-то выдуманными своими добродетелями или чем-то еще, мерзка вдвойне.
Трусость Мравинского, отказавшегося играть премьеру Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича, мерзка беспредельно! Мерзка своими «оправданиями» — и заметим! — после смерти Дмитрия Дмитриевича: видите ли, музыка Шостаковича для него — альфа и омега. Почему же ты при жизни автора не сказал ему этого? И не добавил при этом: «А твою Тринадцатую (они были с ним на «ты») все равно играть не буду! Моя жопа мне дороже!» Мерзко видеть лгущего старца...
Также мерзок и Станиславский в переписке с Михаилом Булгаковым: врущий, изловчающийся старец!
Станиславский не слышал современности, не слышал звона современности, — это вообще мало кому удается! — не слышал напряженной внутренней пульсации современного художественного языка. Той, которая пронизывает все великое искусство и которую особенно трудно услышать в искусстве современном. В этом его личная драма. Изучая, простите, просматривая его «сочинения», замечаешь, что он и сам это ощущал. По-моему, он несколько страдал от этого своего комплекса, ибо, разумеется, глупым человеком он не был.
Русская актерская школа сильно пострадала от деятельности этого человека, занимающегося актерским и режиссерским ремеслом в качестве психотерапевтического средства, (к сожалению, это невозможно скрыть от посторонних глаз), и до сих пор испытывает последствия этого воздействия. Система Станиславского воспитывает не актера, а кривляк и истеричек.